Книга Хелен Келлер

[tvitaly1 11]

Можно много говорить “о фокусах” в словах слепоглухой Хелен Келлер. Чего стоят такие слова, как: “увидимся, видела”… Есть и более удивительные слова Хелен и словосочатания о цвете, выражении глаза, и т.п. Пользуется Хелен языком зрячеслышащих, и подловить ее в ее абсолютно невозможно. Удивительно, что ослепшая и оглохшая в 19 месяцев, так хорошо овладела словом и всем, что присуще человеку. Да, восхитительно дело жизни Анны Селиван.

[tvitaly1 11]

 

 

Не случайно выкинули безбожники две главы,

прилагаю недостающие:

[Rebel 548]

Не случайно выкинули безбожники две главы,

прилагаю недостающие:

 

 

Перезалейте, не открывается.

[tvitaly1 11]

Перезалейте, не открывается.

Изменено 4 Октября 2011 пользователем Гесеp

[tvitaly1 11]

Все, отцифровал.

 

Здесь начало.

 

Елена Келлер. История моей жизни.

 

 

 

Здесь окончание.

 

Глава 22

Я СЛЫШУ, КАК ПОЕТ ГОМЕР

Надеюсь, читатели не заключили, что книги были и остались единственным моим удовольствием. Мои радости и развлечения многочисленны и разнообразны.

Не раз по ходу моего рассказа я упоминала о своей любви к природе и досугу на свежем воздухе. Еще будучи маленькой девочкой, я выучилась плавать и грести; когда я гостила в Рентхеме (Массачусетс), почти все лето жила в лодке. Ничто не приносит мне большего удовольствия, чем посадить в лодку друзей и покатать их. Разумеется, я не могу определять направление подобной прогулки. Поэтому обычно кто-нибудь садится к рулю, а я гребу. Иногда, впрочем, я отправляюсь погрести без руля. Очень забавно плыть на запах трав и кувшинок или растущих по берегам кустов. Я пользуюсь веслами с кожаными петлями, удерживающими их в уключинах, и по сопротивлению воды определяю положение весла. Точно так же я могу сказать, когда иду против течения. Мне нравится бороться с ветром и волной. Что может быть более волнующим и азартным, чем заставлять крепкую лодку, послушно следуя твоей воле, легко скользить по сверкающим колышущимся волнам!

Мне также нравится каноэ. Наверное, вы улыбнетесь, если я добавлю, что особенно люблю плыть на каноэ лунной ночью. Конечно, я не могу видеть, как луна медленно выходит из-за сосен и вкрадчиво взбирается в небесную высь, прокладывая по воде светящуюся дорожку. Но я знаю, что она тут, и, откидываясь на подушки, опускаю руку в воду и воображаю, что касаюсь мерцающих ее одежд. Иногда дерзкая маленькая рыбка скользнет между моих пальцев, иногда кувшинка робко тронет мою ладонь. Часто, когда мы выплываем из бухточки или протоки, я вдруг ощущаю окружающий меня воздушный простор. Меня окутывает сияющее тепло. Струится ли оно от деревьев, нагретых солнцем, или от воды, понять трудно, однако я чувствую его... Такое же странное чувство я испытывала в центре большого города в холодные грозовые дни и по ночам. Оно, как поцелуй теплых губ.

Еще одно любимое мое развлечение — плавание под парусом Летом 1901 года я гостила в Новой Шотландии. Пробыв несколько дней в краю Евангелины, о которой написано прекрасное стихотворение Лонгфелло, мы с мисс Салливан отправились в Галифакс, где провели большую часть лета. Залив стал нашим раем, нашей радостью. Какие замечательные поездки на остров Мак-Набба, к Йоркскому редуту и Северо-Западной протоке мы совершали! Какие чудесные часы проводили мы по ночам в тени больших безмолвных военных кораблей! Как все это было интересно, как красиво!

Однажды нам с друзьями довелось пережить волнующее приключение. В Северо-Западной протоке состоялась регата, в которой участвовали шлюпки с разных военных кораблей. Мы, как и многие другие, отправились на парусной лодке полюбоваться состязанием. Море было спокойным, десятки маленьких лодок колыхались на волнах поблизости от места проведения регаты. Когда она закончилась и мы повернули домой, один из нас обратил внимание на черную тучу, быстро приближавшуюся с моря, которая росла, растягивалась вдоль горизонта и сгущалась на глазах, пока не закрыла все небо. Наша маленькая лодка бесстрашно встретила бурю. Распустив паруса, она словно оседлала ветер. Она то крутилась в бурных водоворотах, то взмывала к небу на гребне мощного вала, то ее швыряло вниз с диким воем и свирепым шипеньем взбешенной воды. Меняя галсы и перекидывая паруса, мы боролись с ежеминутно меняющимися ветрами, которые бросали нас с боку на бок. Руки наши дрожали, сердца бились все чаще, но не от страха, а от возбуждения. В нас пела отвага викингов. Мы знали, что наш шкипер владеет ситуацией. Его твердая рука и острый глаз одолели не один шторм. Проходя мимо нас, большие военные корабли сажяда-ям, моряки выкрикивали приветствия парусной лодке, рискнувшей сразиться со штормом. Наконец, голодные, холодные и усталые, мы пристали к причалу.

Прошлое лето я провела в Рентхеме, одном из прелестнейших уголков новой Англии, около Массачусетса. С Рентхемом связаны почти все мои радости и печали. На протяжении многих лет «Красная ферма» у пруда короля Филиппа, усадьба семейства Чемберленов, была мне родным домом. С сердечной благодарностью я вспоминаю доброту этих дорогих друзей, счастливые дни, проведенные с ними. Милое общество их детей значило для меня очень много. Я принимала участие во всех играх и спортивных занятиях, прогулках по лесу и забавах в воде. Болтовня малышей, их удовольствие от моих рассказов об эльфах и гномах, о рыцарях и хитрых медведях остаются одними из самых приятных моих воспоминаний. М-р Чемберлен посвятил меня в тайны деревьев и цветов, я услышала слухом любви течение соков в стволе дуба и увидела прыжки солнечных зайчиков с листка на листок.

По-моему, в каждом из нас живет способность воспринимать впечатления и чувства, пережитые человечеством с самого начала его существования. Каждый из нас обладает подсознательной памятью о зеленеющей в первый раз земле и в первый раз шепчущих водах, и этот дар прошлых поколений не могут отнять слепота и глухота. Эта врожденная способность — некое подобие шестого чувства, душевное ощущение, в котором слиты зрение, слух и осязание.

В Рентхеме у меня много друзей-деревьев. Одним из них является величественный дуб, гордость моего сердца. Я всех друзей вожу посмотреть на это дерево. Оно стоит на гребне холма над прудом короля Филиппа. Люди, понимающие в деревьях и связанных с ними поверьях, говорят, что ему восемьсот или тысяча лет. Существует легенда, что именно под ним индейский вождь король Филипп в последний раз взглянул на небо.

Другое дерево-друг, более ласковое и дружелюбное, чем огромный дуб, — липа на заднем дворе «Красной фермы». Однажды после полудня разразилась ужасная гроза. Я почувствовала сильное сотрясение, удар по стене дома и поняла, прежде чем это мне объясняли, что моя бедная липа свалилась. Мы все отправились поглядеть на это чудо, выстоявшее столько гроз. Сердце мое! "видеть его распростертым на земле мощно упало наземь.

Однако я собиралась рассказать об одном особенном лете. Как только мои экзамены закончились, мы поспешили в наш зеленый уголок, где у нас был коттеджик на берегу одного из трех озер, которыми так знаменит Рентхен. Здесь я проводила долгие солнечные дни, и все мысли о колледже и шумном городе отодвигались куда-то далеко. В Рентхеме до нас доносилось лишь эхо происходящего в мире. Мы слышали о жестоких, ненужных боях, на далеком Тихом океане, узнавали о бесконечной войне между трудом и капиталом. Мы знали, что за пределами нашего рая люди творят историю в поте лица своего, хотя могли бы довольствоваться мирным отдыхом. Но мы об этом не думали: все это пройдет, а вот реки и озера, и поля, усеянные ромашками, и душистые луга... вот они будут вечно.

 

Люди, считающие, что все ощущения посещают нас посредством глаз и ушей, не раз выражали удивление, что я замечаю разницу между ходьбой по городским улицам и "сельским дорогам, кроме всем очевидной — отсутствия тротуаров. Они забывают, что все мое тело живо ощущает окружающую обстановку. Грохот города бьет по нервам и волной проходит по коже лица, я чувствую несмолкаемый топот невидимого множества ног, и раздражающее беспокойство тревожит мне душу. Скрежет фургонов, катящих по мостовым, монотонные звяканье различных машин может стать просто пыткой, если только взгляд не отвлекается панорамой, которая всегда открывается даже на запруженных улицах людям, способным видеть.

В сельской местности видишь только прекрасные творения природы, душа не опечалена борьбой за существование, непрерывно идущей на шумных улицах городов. Несколько раз я посещала узкие грязные улочки, на которых живут бедняки. Меня бросало в краску стыда от возмущения что одни люди спокойно живут в хороших, чистых и теплых домах, оставаясь сильными и красивыми, в то время как другие обречены на прозябание в жутких темных жилищах и постепенно становятся безобразными, изможденными и низкими. Дети, толпящиеся в этих грязных закоулках, оборванные, голодные, съеживаются при виде протянутой им руки, будто от удара. Милые маленькие создания, мое сердце при каждой мысли о вас сжимается от острой боли. Мужчины и женщины, живущие там, почти потеряли образ человеческий. Я дотрагивалась до их грубых мозолистых рук и понимала: их жизнь являет собой бесконечную борьбу за существование, представляющую собой цепь неудачных попыток что-то сделать, ужасную пропасть между усилиями и возможностями. Солнце и воздух равно дарованы нам Богом. Мы провозглашаем это, но так ли все обстоит на самом деле? В жалкие городские переулки солнце почти не заглядывает, и воздух там скверный. О, если бы люди могли покинуть города, их великолепие, их суету, их роскошь и вернуться в леса и поля, к простой честной жизни! Тогда дети их вырастали бы статными, как благородные дерева, а мысли были чисты и благоуханны, как придорожные цветы. Невозможно было не размышлять об этом, когда возвращалась я в деревню после года работы в городе.

Что за радость была вновь ощутить под ногами мягкую пружинистую почву, пройтись по заросшим травой тропинкам, ведущим к укрытым в папоротниках ручьям, или перебраться через каменные изгороди в зеленые поля, раскинувшиеся в буйной радости вверх и вниз по холмам и низинам!

Кроме прогулок, я наслаждалась ездой с кем-нибудь из друзей на велосипеде-тандеме. Какое удовольствие чувствовать ветер, бьющий в лицо, и пружинистый ход моего железного коня! Быстрое движение дарит мне невыразимо прекрасное ощущение силы и легкости. Это заставляет мою кровь резвее бежать по жилам, а сердце петь.

При каждой возможности на прогулках и в плаваний под парусом меня сопровождают собаки. У меня было много друзей-собак; огромные мастифы, спаниели с кроткими глазами, знатоки лесов сеттеры, честные, хоть и некрасивые бультерьеры. В настоящее время именно одному из них досталась моя привязанность. У него длинная родословная, хвост крючком и самая забавная физиономия на свете. Мои друзья-собаки понимают мои ограничения и всегда держатся поближе ко мне, когда я одна. Я люблю их ласковые манеры и красноречивое помахивание хвостом.

Когда дождливая погода удерживает меня в доме, я развлекаюсь, в общем, так же, как и другие девушки. Я люблю вязать на спицах и крючком, иногда играю в шахматы или шашки. У меня есть специальная доска, на которой я могу в них играть. Квадратики доски чуть углублены, чтобы фигуры стояли устойчивее. Черные шашки плоские, а белые с округлым верхом. Шахматные фигуры двух размеров: белые больше черных, чтобы я без труда могла отслеживать маневры своего оппонента, слегка касаясь расставленных фигур.

Случается, что я сижу одна и бездельничаю, и тогда могу разложить пасьянс, я это очень люблю. Я пользуюсь картами с брайлевыми символами в верхнем правом уголке для определения масти и достоинства карты.

Если рядом со мной оказываются дети, нет ничего для меня приятнее, чем повозиться с ними. Я обнаружила, что даже самые маленькие дети могут быть прекрасной компанией, и мне приятно сообщить, что вообще-то дети меня любят. Они водят меня повсюду и показывают вещи, которые интересуют их самих. Конечно, самые маленькие не могут писать пальчиками на моей руке, но мне удается читать по их губам. Иногда я ошибаюсь и делаю что-то не так. Взрыв детского смеха сопровождает мою оплошность. Я часто рассказываю им сказки или учу какой-нибудь игре. Часы пролетают незаметно, оставляя нас более счастливыми и добрыми.

Музеи и художественные выставки также для меня представляют источник удовольствия и вдохновения. Я получаю удовольствие, касаясь великих произведений искусства. Когда кончики моих пальцев обводят контур, изгиб и линию, они раскрывают мне мысли и чувства, которые художник хотел отобразить. Я осязаю на лицах мраморных богов и героев ненависть, отвагу и любовь, точно так же, как ощущаю их на живых лицах, которых мне разрешают коснуться. Я чувствую в позе Дианы прелесть, свободу и твердость духа, способную укротить горного льва и смирить самые свирепые страсти. Душа моя наслаждается безмятежностью и грацией изгибов тела Венеры.

Медальон с барельефом Гомера висит на стене кабинета, достаточно низко, чтобы мне было удобно с нежной почтительностью касаться прекрасного грустного лица. Как хорошо мне знакома каждая морщина на его челе, горькие свидетельства борений и печали; эти незрячие глаза, ищущие, даже в холодном гипсе, свет и синеву небес его далекой Эллады, но ищущие тщетно... этот красивый рот, правдивый и нежный... это лицо человека, знакомого с тоской. Как хорошо я чувствую вечную ночь, в которой он пребывает...

В своем воображении я слышу, как Гомер поет, неверными робкими шагами пробираясь от лагеря к лагерю. Поет о жизни, о любви, о войнах и великолепных подвигах. Это чудесная славная песнь. Она снискала слепому поэту венец бессмертия, вечное восхищение грядущих поколений.

Мне кажется, что рука более чувствительна к восприятию скульптуры, чем глаз. По-моему, чудесное плавное струение линий и изгибов можно лучше ощутить осязанием, чем зрением. Вы вправе со мной поспорить, но я знаю, что своими пальцами чувствую биение сердец древних греков в мраморе их богов и богинь.

Еще одно удовольствие, которое мне, к сожалению, приходится испытывать достаточно редко, — театр. Мне доставляет огромное наслаждение, когда во время действия мне вполголоса пересказывают, что происходит на сцене. Это нравится мне даже больше чтения, так как создается впечатление, что я нахожусь прямо в центре волнующих событий. Мне довелось испытать счастье встречи с несколькими великими актерами и актрисами, которым было дано зачаровывать зрителя так, что вы забывали о времени и месте, в котором находитесь. Мне разрешили потрогать лицо и костюм мисс Эллен Терри, когда она представляла королеву. В ней было божественное величие, превозмогающее глубочайшую скорбь. Рядом с нею находился сэр Генри Ирвинг, при королевских регалиях. В каждом его жесте, в каждой позе сквозило царственное величие ума. В королёвском облике, который он надевал, как маску, потрясала недоступность мирским печалям, которую я никогда не забуду.

Еще я познакомилась с м-ром Джефферсоном и горда тем, что могу числить его среди своих друзей. Я стараюсь всегда повидаться с ним, когда оказываюсь там, где он выступает. В первый раз я увидела его, когда он играл в одной нью-йоркской школе. Он играл Рип-Ван-Викля. Я только что прочитала рассказ Вашингтона Ирвинга, но при чтении не ощущала обаяния Рипа так, как в пьесе. Прекрасное и выразительное исполнение м-ра Джефферсона преисполнило меня восхищения. После спектакля я пошла за кулисы, чтобы познакомиться с ним, и смогла потрогать его причудливый наряд, развевающиеся волосы и бороду. М-р Джефферсон разрешил мне ощупать его лицо, так что я смогла представить, как выглядел Рип, очнувшись после двадцатилетнего сна.

Еще я видела его в «Соперниках». Когда я была у него с визитом в Бостоне, он сыграл мне самые выразительные сцены из «Соперников». Гостиная, где мы сидели, превратилась в подмостки. Я следила за всеми его действиями прикосновеньем рук и смогла уловить все забавные жесты, которые иначе невозможно было бы мне описать. Они с сыном, помогавшим ему в этом импровизированном спектакле, стали биться на дуэли, и я следовала за быстрыми выпадами, за дрожью бедного Боба, когда мужество покидало его. Затем великий актер одернул сюртук, ухмыльнулся, и я очутилась в деревне Падающей воды. М-р Джефферсон прочитал мне лучшие диалоги из «Рип-Ван-Винкля», в которых слезы соседствуют с улыбкой.

Я хорошо помню свое первое посещение театра. Мне было 12 лет. Элси Лесли Лайд, маленькая актриса, приехала на гастроли в Бостон, и мисс Салливан повела меня посмотреть на ее игру в «Принце и нищем». После представления мне было позволено зайти за кулисы и встретиться с ней, когда она еще была в королевском костюме. Трудно было найти более милого ребенка, чем Элси. Она стояла с рассыпавшимися по плечам золотыми волосами и лучезарно улыбалась, не выказывая ни усталости, ни робости. Я еще только училась говорить и перед тем, как подойти к ней, несколько раз повторила ее имя, пока не стала идеально его выговаривать. Можете представить себе мою радость, когда она поняла те несколько слов, которые я ей сказала, и протянула мне руку...

Так что неправда, что моя жизнь отделена от Мира Прекрасного. Нет, она соприкасается с ним во многих точках, постоянно! Во всем есть своя прелесть и свои чудеса, даже в темноте и безмолвии. Я научилась тому, чтобы в любом состоянии находить удовлетворение.

Правда, временами, когда я сижу одна, чувство отъединенности от других овладевает мной, окутывая холодным туманом. Там, за стенами, свет, музыка и милое товарищество. Но мне туда нет входа. Судьба преграждает мне дорогу. Тщетно пытаюсь я опротестовать суровый ее приговор, потому что сердце мое все еще порывисто и страстно. Но язык не повторит горьких и бесполезных слов, вскипающих на моих губах. Слова эти камнем падают обратно в глубину сердца, как непролитые слезы. Следом появляется надежда и с улыбкой шепчет: «Есть радость в самозабвении». Значит, я должна попытаться сделать свет чужих глаз своим солнцем, музыку в чужих ушах своей симфонией, улыбку на чужих губах своим счастьем.

 

 

Глава 23

ИЗБАВЛЕНИЕ ИЗ ПЛЕНА

 

Как бы мне хотелось расцветить этот набросок автобиографии именами всех, кто способствовал моему счастью! Некоторые из них занимают место в истории нашей литературы и дороги сердцам многих, другие — неизвестны большинству моих читателей. Однако их влияние, пусть не отмеченное славой, оставило неизгладимый след в жизни ободренных и окрыленных ими.

Бывают в нашей жизни «красные дни», когда мы встречаем людей, чье рукопожатие полно симпатии, чья щедрая отзывчивая душа дарит нашей, нетерпеливой и мятущейся, удивительный покой, божественный по сути своей. Они будят в сердцах наших отклик, подобный тому, что пробуждает прекрасное стихотворение. Досада, заботы, хлопоты, занимавшие нас, рассеиваются, как дурной сон, и мы просыпаемся, чтобы увидеть новыми глазами, слышать новым слухом красоту и гармонию Божьего мира. Пышное пустословие, заполняющее нашу обыденность, вдруг расцветает яркими возможностями. Одним словом, пока рядом с нами такие друзья, нам хорошо на свете! Мы никогда не видели их ранее, возможно, пути наши никогда больше не пересекутся, но их тихая доброта проливает бальзам на душевные наши раны. Мы чувствуем их целительное прикосновение, как океан чувствует вливающиеся в него чистейшие, светлейшие воды горного потока, смягчающие его жгучий рассол.

Меня часто спрашивали: «Не надоедают ли вам люди?» Я не понимаю, что это значит. Полагаю, что визиты людей глупых и любопытных, особенно газетных репортеров, всегда и всем докучают. Я также не люблю тех, кто пытается вести себя со мной снисходительно. Они похожи на спутников, которые, идя рядом, приноравливаются к вашей походке. В обоих случаях это вызывает лишь досаду.

Руки тех, кого я встречаю, безмолвно красноречивы. Прикосновение некоторых — нагло. Приходилось мне встречаться с людьми настолько безрадостными, что, пожимая их ледяные пальцы, я как будто здоровалась с северо-восточным штормом. Сердечное рукопожатие или дружеское письмо доставляют мне искреннюю радость.

У меня есть множество далеких друзей, которых я никогда не видела. По правде говоря, их столько, что я не успеваю отвечать на их письма. Но я хочу здесь подтвердить, что всегда благодарна за добрые слова, даже если не сумела письменно на них откликнуться.

 

Одним из прекраснейших преимуществ моей жизни является то, что мне посчастливилось познакомиться и поговорить со многими талантливыми людьми, которые обо мне услышали. Только те, кто знал епископа Брукса, могут по достоинству оценить радость, которую дарила его дружба. Еще ребенком я любила сидеть у него на коленях, сжимая своей детской ручкой его большую, в то время как мисс Салливан писала мне на другой руке его прекрасные слова о Боге. Я слушала его с изумлением и восторгом. Дух мой не мог достичь тех высот, на которые он воспарял, но он преподал мне понимание истинной радости жизни. Как-то я поинтересовалась у него, почему на свете столько разных религий. Он ответил: «Есть лишь одна всеобщая религия, Елена, — религия любви. Всем сердцем и душой люби своего Отца Небесного, люби так крепко, как только можешь, каждое дитя Божье и помни, что возможности добра сильнее возможностей зла, и ключ от Неба в твоих руках». Вся жизнь епископа Брукса была прекрасным примером этой великой истины. В его благородной душе любовь и широчайшие знания сплелись нераздельно с верой, превратившейся в прозрение. Он видел Бога

 

во всем, что возвышает и освобождает,

Смиряет гордость, утешает, дарит мир.

 

Епископ Брукс учил меня не догмам или молитвам — он запечатлел в разуме моем две великие идеи: Божью отеческую заботу и братство людей. Он дал мне прочувствовать, что эти идеи лежат в основе всех верований. Бог есть любовь, Бог наш Отец, а мы дети Его, поэтому самые темные тучи рассеются, и даже если все праведники потерпят поражение, зло не восторжествует.

Я слишком счастлива в этом мире, чтобы думать о мире загробном, за исключением того, что в Божьем прекрасном Царстве ждут меня любимые друзья. Несмотря на прошедшие годы, они кажутся мне такими близкими, что я не удивлюсь, если в любой момент они стиснут мою руку и произнесут те же ласковые слова, что говорили до своего ухода.

После смерти епископа Брукса я впервые прочитала Библию, а также несколько богословских трудов. Среди них были «Небеса и ад» Сведенборга и «Восхождение человека» Драммонда, произведшие на меня большое впечатление, но я не нашла веры или религиозной системы, умиротворяющей душу больше, чем те уроки, которые преподал мне епископ Брукс.

 

Не забуду тот день, когда впервые увидела Оливера Уэнделла Холмса. Он пригласил меня и мисс Салливан к себе ранней весной, вскоре после того, как я выучилась говорить.

Нас проводили в библиотеку, где поэт видел у пылающего камина, размышляя, как он сказал, о минувших днях...

- Прислушиваясь к шепоту реки Чарльс, — добавила я.

— О, да, — улыбнулся он. — Река Чарльс унесла вдаль многое мне дорогое и памятное.

В комнате пахло кожей и типографской краской от множества книг. Я протянула руку и сняла с полки одну из них. Это был том поэм Теннисона, и я начала декламировать первые строки какой-то из поэм.

Вдруг я остановилась, почувствовав на своей руке жаркие слезы. Я заставила плакать своего любимого поэта — и была чрезвычайно растрогана этим...

 

Как-то прекрасным летним днем я и мисс Салливан посетили Уиттиера в его тихом доме на Мерримаке. Его учтивая любезность и приятная изысканность речи покорили меня. У него был сборник его стихов, напечатанный выпуклым шрифтом, из которого я прочла ему «В школьные годы». Он порадовался, что я умею так хорошо выговаривать слова, и сказал, что понял меня без затруднений. Затем я задала ему множество вопросов об этом стихотворении и услышала замечательные ответы, приложив пальцы к его губам. Он рассказал, что маленький мальчик, о котором идет речь в стихотворении, это он сам, а девочку звали Салли. Он многое еще мне рассказал, но я позабыла. Кроме того, я прочитала ему «Laus Dео». Когда я дошла до последних строк, он дал мне в руки статуэтку раба, сбрасывающего оковы, точно так же, как спали они с апостола Петра, когда Ангел Божий вывел его из темницы. Затем мы перешли в кабинет, где он надписал свою книгу моей учительнице и выразил восхищение ее работой, сказав мне: «Она — твой духовный освободитель». Он проводил нас до ворот и нежно поцеловал меня в лоб. Я обещала вновь навестить его следующим летом, но он умер прежде, чем я успела выполнить свое обещание.

Д-р Эдвард Эверетт Хэйл — один из моих старейших друзей. Я знаю его с восьми лет, и моя любовь к нему лишь усиливается с годами. Его мудрое доброе сочувствие поддерживало мисс Салливан и меня в часы горестей и испытаний, а крепкая рука помогала преодолеть многие трудности пути. То, что он делал для нас, он делал для многих. Он наполнил старые мехи догм молодым вином любви, и показал людям, что значит верить и быть свободным. Все, чему он нас учил, он доказал своим собственным примером: любовь к земле, доброта к братьям нашим меньшим, искреннее стремление вперед и ввысь. Он был пророк и вдохновитель людей, один из движителей мира, друг своего народа... Да благословит его Господь!

Александром Грэхемом Беллом. С тех пор я провела с ним много счастливых дней в Вашингтоне и в его чудесном доме в сердце острова Кейп Бретон, неподалеку от деревни Бэддек. Там, в лаборатории д-ра Белла или на берегах Брас д'Ор я провела много радостных часов, внимая его рассказам об опытах, которые он ставит, и помогая ему запускать бумажных змеев. С их помощью он исследовал закономерности, необходимые для будущего воздухоплавания. Д-р Белл преуспел во многих областях науки. Он владеет искусством делать каждый предмет, которого касается, необыкновенно интересным, даже самые абстрактные теории. Складывается такое впечатление, что, будь у вас побольше времени, вы сами стали бы изобретателем. У него тонкое чувство юмора, он любит поэзию. Больше всего на свете он любит детей и бывает счастливее всего, когда держит на руках глухого малыша. Его труды на благо глухих переживут нас, и грядущие поколения будут его благословлять.

В течение двух лет, проведенных мною в Нью-Йорке, я имела возможность познакомиться и разговаривать со многими знаменитыми людьми, чьи имена часто слышала, но надежд повстречаться с ними не питала. Большинство их я встретила в доме моих добрых друзей Хаттонов, которым бесконечно признательна.

В конечном счете историю моей жизни создали мои друзья. Тысячью разных способов они преобразили мои изъяны в преимущества, позволив мне безмятежно прогуливаться в тени, отбрасываемой моими лишениями.

 

1902 год.

Изменено 4 Октября 2011 пользователем Гесеp

[tvitaly1 11]

Теперь вся книга в одном файле здесь.

 

Но чувствую, я зря старался.